Опубликовано в «Литературной России»: https://litrossia.ru/item/mezhdu-belym-i-chjornym-urok-shahmat-s-nabokovym-i-cvejgom/

Художественная литература очень бедна на шахматную тематику. Кроме «Защиты Лужина» Владимира Набокова и «Шахматной новеллы» Стефана Цвейга нет ничего — только современные романы как, например, популярный «Ход королевы» Уолтера Тевиса. Поэтому и литературные сравнения обращаются чаще всё к тому же Набокову и Цвейгу.

Однако малое количество работ посвящено «шахматности» произведений. В связи с этим делюсь одним интересным наблюдением с позиции любителя игры, которое ещё несёт в себе вполне педагогический смысл.

Каковы игроки?

Владимир Набоков был большим любителем шахмат, сочинял собственные задачи и этюды и сожалел постфактум о том, что львиную долю своего свободного времени посвятил королевской игре, а не «оттачиванию словесного мастерства». К сожалению, никаких партий и указаний на уровень игры Набокова до нас не дошло. В противном случае мы бы могли предположить его примерный рейтинг.

Более того, есть довольно странное обстоятельство, которое фигурирует в биографии Набокова, написанной австралийским профессором Эндрю Филдом: в Берлине писатель соревновался с гроссмейстерами Алехиным и Нимцовичем на сеансах одновременной игры, но эти партии не записал! Во всяком случае, до нас эти партии не дошли.

Это решение непонятно как с точки зрения любителя шахмат, так и писателя. Далеко не каждому выпадает шанс поиграть с шахматными звёздами такой величины, уж не говоря о том, насколько нерядовое это событие — почему бы им не поделиться с потомками? Если б игра была приватная, можно было скинуть отказ от записи партий на нехватку времени, но в сеансе одновременной игры времени предостаточно.

Судя по всему, Набокова не так увлекал соревновательный элемент в шахматах, и он турниров намеренно избегал. Вполне возможно, что стеснялся своего уровня игры. Мы можем только принять на веру свидетельство Эндрю Филда о том, что Набоков играл «крепко», не любил сдаваться, и установить, что он был достаточно сильным любителем.

Любопытно, что и Лужин в романе так и не доигрывает свою партию с Турати.

Намного больше писателя привлекало сочинение этюдов и задач. Следует заметить, что набоковские задачи нетипичные, «сказочные»: подобные позиции трудно получить в реальной игре. Отношение его к этюдам очень романтизированное и изощрённое, что, в общем-то, совпадает с подходом Набокова к литературе. «Защита Лужина» в том числе обращается к «манёврам», которые у шахматистов звучат не так уж и часто.

Отношение Стефана Цвейга к шахматам противоположно. Оно тоже романтизированное, но скорее с позиции новичка. Если Набоков прекрасно понимал шахматную конъюнктуру того времени и шёл в противном направлении, предпочитая «сказочные» мотивы в композиции, Цвейг на шахматы смотрел как на неведомое искусство, что звучит порой из уст рассказчика и доктора Б., такого же новичка, заболевшего «шахматной лихорадкой»:

В словах рассказчика:

До сих пор мне не приходилось встречаться с выдающимися шахматистами.

Я в полном смысле этого слова «играю» в шахматы, в то время как настоящие шахматисты священнодействуют…

… люди, одаренные исключительно способностями шахматистов…

В словах Доктора Б.:

Удовольствие от игры превратилось в страсть, страсть превратилась в бешенство, манию; она заполняла не только часы бодрствования, но потом уже и время сна, Я мог думать только о шахматах, о шахматных ходах, шахматных задачах. Иногда я просыпался в холодном поту и чувствовал, что игра бессознательно продолжается и во сне. Даже если я видел во сне людей, они передвигались, как конь или ладья, наступали и отступали, подобно шахматным фигурам.

Я смотрел на доску как зачарованный и видел там мою диаграмму…

Здесь и далее используется перевод «Шахматной новеллы» В. Ефановой, курсив мой.

Даже когда цвейговский доктор Б. говорит о себе в первом лице, он не идентифицирует себя как игрока: стенка между автором и героем в эти моменты ломается.

выражаясь языком профессионалов…
—Рассказчик

говоря языком шахматистов…
—Доктор Б.

Пожалуй, это самое поразительное в «Шахматной новелле» — сам Цвейг играть практически не умел, а при написании новеллы ориентировался только на один источник (sic!) — сборник Савелия Тартаковера «Ультрасовременная шахматная партия». Книга, следует заметить, не вошла в разряд классики и на русском её современных переизданий нет.

Примечательно также, что Тартаковер по духу был вылитым модернистом (эпоха «гипермодернизма» — термин самого Тартаковера — в шахматах хронологически совпадает с модернизмом литературным) писал и переводил стихи, за которые схлопотал негативные отзывы Набокова и Ходасевича.

Скорее всего, «Ультрасовременную партию» и крадёт его литературный герой, доктор Б. Звучит несколько странно, однако вероятно, что именно благодаря незамутненному взгляду на игру Цвейгу удалось передать динамизм и кривую обучения шахматистов более правдоподобно.

Как учатся играть герои?

В «Защите Лужина» мы практически не видим эволюции Лужина как игрока. Да, тетя научила его основам игры, и на протяжении какого-то времени он обучается у неё, но довольно скоро юный Лужин обыгрывает старика, гостя тёти, затем побеждает отца, его друга-доктора, а после мы наблюдаем уже состоявшегося гроссмейстера, который выступает на международных турнирах. Лужин проделывает путь от новичка до профессионала практически незаметно и идёт по головам соперников.

У Цвейга, напротив, кривая обучения показана отчётливо для обоих шахматистов в повествовании.

Мирко Чентович, этакий твердолобый мальчик, которого не могут даже выучить грамоте, усваивает основы шахмат самостоятельно, просто наблюдая за игрой отчима.

В истории таких примеров (мифов?) самообучения довольно много, но один из самых выдающихся — Хосе Рауль Капабланка. Разумеется, достоверность этого утверждения проверить невозможно: в этом сомневался, например, пятый чемпион мира Макс Эйве. Вполне возможно, что Капабланку и научили основам игры, тем не менее в истории великий гроссмейстер и остался известен как игрок интуитивный.

В новелле Мирко отправляется играть в ближайший городок, где моментально приобретает репутацию вундеркинда и продолжает обучение на этой ниве:

Мирко понадобилось всего шесть месяцев, чтобы постичь все секреты шахматной техники; правда, одним он не владел — это впоследствии было замечено любителями шахматной игры и вызывало с их стороны насмешки. Ни одной сыгранной партии Чентович не мог запомнить, — выражаясь языком профессионалов, не мог играть вслепую.

Цвейг подчёркивает это неумение Мирко играть вслепую затем, чтобы чётче показать роль доктора Б., который обучается играть совершенно необычным образом: сначала на простыне с расчерченными полями и сделанными из хлеба фигурами, но после устаёт, начинает заучивать партии и играет их в уме.

Мне потребовалось шесть дней, чтобы без ошибки довести до конца одну партию [в уме]. Через восемь дней я только один раз использовал простыню, чтобы закрепить в памяти расстановку шахматных фигур, а ещё через восемь дней она не нужна была.

Ещё через две недели я без всякого труда мог сыграть любую партию из книги по памяти или, говоря языком шахматистов, вслепую.

Здесь, кстати говоря, появляется общее «музыкальное» место в обоих произведениях.

В «Шахматной новелле»:

Переход этот совершился без всякого затруднения; силой своего воображения я мог воспроизвести в уме шахматную доску и фигуры и благодаря строгой определенности правил сразу же мысленно схватывал любую комбинацию. Так опытный музыкант, едва взглянув на ноты, слышит партию каждого инструмента в отдельности и все голоса вместе.

В «Защите Лужина»:

Он же [старик] ему объяснил нехитрую систему обозначений, и Лужин, разыгрывая партии, приведенные в журнале, вскоре открыл в себе свойство, которому однажды позавидовал, когда отец за столом говорил кому-то, что он-де не может понять, как тесть его часами читал партитуру, слышал все движения музыки, пробегая глазами по нотам, иногда улыбаясь, иногда хмурясь, иногда на минуту возвращаясь назад…

То же о вариациях и отступлениях в партиях:

Эти побочные, подразумеваемые ходы, объяснявшие суть промаха или провидения, Лужин мало-помалу перестал воплощать на доске и угадывал их гармонию по чередовавшимся знакам. Точно так же уже однажды разыгранную партию он мог просто перечесть, не пользуясь доской

В обоих произведениях вырисовывается необычный метод, который и в наше время не столь очевиден. Притом это удивительное общее место, скорее всего, возникло непроизвольно. Цвейг вряд ли читал «Защиту Лужина», поскольку русским не владел («Как я жалею, как я раскаиваюсь, что не изучал русский язык…»), а на немецкий Дитмаром Шульте перевод был сделан только в 1961 г. На английский роман Набокова тоже был переведён только в 1964 г. под контролем автора.

Оба автора независимо друг от друга выбрали самый романтичный и загадочный для не-шахматистов способ обучения: сделали акцент на игре вслепую. Но учатся ли так в реальной жизни? В общем-то нет. По заверениям мастеров и гроссмейстеров, этот навык редко развивают специально, и он приходит подспудно, когда шахматист читает много литературы и запоминает поля и ходы, проигрывая партию на доске. А наши герои, усвоив основы, сразу начинают учиться игре вслепую: то есть развивают память и визуализацию, Лужин — читая журналы, а Доктор Б. — воспроизводя свой сборник и проигрывая новые партии в голове. Мирко Чентович в новелле движется по стандартной схеме.

К обучению игре принято подходить согласно фазам партии, об этом можно судить по соответствующим разделам на сайтах для онлайн-игры и темам в шахматной литературе. Мы обратимся к классическому учебнику Ильи Майзелиса, который выдержал множество переизданий и по которому обучались наши чемпионы, и очертим классический подход:

• Тема игры вслепую не затронута, навыки визуализации озвучены только в главе «Техника расчёта» применительно к эндшпилям (концу игры).
• Элементы игры тематизированы по стадиям:
  • Теоретические эндшпили заучивают, матовые позиции запоминаются и тренируются с помощью задач;
  • Дебюты традиционно заучивают или просматривают в известных партиях. У Майзелиса даны также «Основы теории дебютов»;
  • Миттельшпиль (середина игры) улучшается посредством решения тактических задач и этюдов.
• Стратегии и тактике в целом посвящена соответствующая глава, а также «Позиция».

Этот классический «стадийный» подход, по которому обучались поколения шахматистов, для Цвейга — новичка — и Набокова — опытного игрока — оказался неподходящим, вместо этого они научили своих героев именно игре вслепую, которая и привела их в итоге к соревнованиям высшего уровня.

Может ли этот метод научить в реальной жизни?

К сожалению, я уже немного умел играть, когда прочитал роман и новеллу (вернее, прочитал их на волне увлечения шахматами), поэтому совершенно чистый эксперимент с нуля провести не смог. Тем не менее, довольно большое количество времени я уделял «методике доктора Б.» уже после и несколько улучшил свои навыки.

Хотя от «обучения вслепую» мозг нагружается сильнее, чем от отдельного решения задачек или заучивания дебютов, я обнаружил неоспоримые преимущества описываемого метода:

1. Значительно улучшил глубину просчёта («предсказание ходов»).

2. Начал смотреть на партию в целом, стратегически, и связал в уме разные фазы игры: как дебют перетекает в миттельшпиль, как в миттельшпиле формируется позиция будущего эндшпиля. Почему-то такое понимание не приходило ко мне автоматически, когда обучался на отдельных элементах.

3. Действительно научился играть вслепую и смог выиграть пару своих друзей-новичков в знакомых мне дебютах, больше, конечно, полагаясь на память.

Хотя метод кажется несколько фантастичным, опыт литературных шахматистов может помочь и в живой игре. На мой взгляд, возможно после обучения базовым правилам сразу браться за цельные партии и пробовать проигрывать их в уме. Проделав путь Лужина и доктора Б., игрок вполне может достичь ощутимых успехов. Это будет сложнее, но «обучение вслепую» даст большие результаты.